Я кивнул, чувствуя себя совершенно выбитым из колеи.
Тириз махнул вправо:
– Там, за дверью, можно помыться. Душа, правда, нет, только ванна. Счищайте вашу помойку, а я пока найду что-нибудь из одежды. Потом мы с Брутусом доставим вас к Вашингтон-скверу.
– А о чем ты хотел со мной поговорить?
– Как переоденетесь, так и скажу.
Лицо Эрика Ву было спокойно, подбородок чуть задран вверх. Он пристально уставился на раскидистое дерево.
– Эрик? – окликнул Гэндл.
Ву не обернулся.
– Знаете, как называются такие деревья? – спросил кореец.
– Нет.
– Висельные вязы.
– Приятно слышать.
Ву улыбнулся.
– Некоторые историки утверждают, что в восемнадцатом веке в этом парке устраивались публичные казни.
– Это невероятно интересно, Эрик.
– Ага.
Мимо проехали двое раздетых по пояс мужчин на роликах. Уличный оркестр наяривал что-то знакомое. Парк Вашингтон-сквер, названный, как нетрудно догадаться, в честь Джорджа Вашингтона, был одним из тех мест, где еще пытались сохранить дух шестидесятых, хотя попытки становились все слабее и слабее. Попадались даже разношерстные митингующие, походившие, правда, скорее на актеров, чем на революционеров. Уличные артисты упорно пытались перещеголять друг друга. Пестрая толпа бездомных казалась театральной декорацией.
– Ты уверен, что мы все оцепили? – спросил Гэндл.
Ву кивнул, не отводя глаз от дерева.
– Шесть человек в парке и двое в фургоне.
Гэндл обернулся. Неподалеку стоял белый фургон с надписью «Краски В&Т», телефонным номером и симпатичным логотипом в виде человечка, похожего на символ игры «Монополия», с кистью и лестницей в руках. Если кого-нибудь попросят описать фургон, свидетель скорее всего вспомнит лишь название да, может быть, телефон.
Ни того, ни другого в реальности не существует.
Фургон припарковали на проезжей части. В Манхэттене правильно припаркованная машина вызовет гораздо больше подозрений, чем нарушитель. Тем не менее, надо держать ухо востро. Если приблизится полицейский, придется отогнать фургон на Лафайет-стрит, поменять номера, надписи и вернуться.
– Идите-ка вы в машину, – сказал Ву.
– Думаешь, Бек сможет сюда добраться?
– Сомневаюсь.
– Я решил, что его арест заставит ее занервничать и выдать себя. Кто же знал, что она и так назначит ему встречу.
Один из людей, приставленных следить за Беком, кудрявый мужчина в спортивной куртке, умудрился сесть в «Кинко» рядом с доктором и подсмотреть адресованное тому сообщение. Однако к этому времени Эрик Ву уже рассовывал по дому Бека «улики».
Не страшно. Им все равно не уйти.
– Первым делом хватаем ее, а если выйдет, то и его, – приказал Гэндл. – В крайнем случае, будем стрелять. Но лучше брать живыми. Нам есть о чем потолковать.
Ву не ответил. Он все так же разглядывал дерево.
– Эрик?
– Мою мать на таком же дереве повесили, – отозвался Ву.
Гэндл замялся, не зная, что ответить, потом выдавил:
– Сочувствую.
– Ее сочли шпионкой. Шестеро мужчин раздели одну женщину догола и начали хлестать кнутами. Избивали несколько часов. Везде. Даже кожу на лице содрали, как шкурку с апельсина. И все это время она была в сознании. Кричала. Никак не могла умереть.
– Господи Иисусе, – тихо проговорил Гэндл.
– Когда все было кончено, ее повесили на большом дереве. – Эрик показал на висельный вяз. – Вроде этого. Другим в назидание, чтоб никто больше не вздумал шпионить. Птицам и зверям было чем поживиться. Через два дня только кости болтались.
Эрик нахлобучил на голову наушники и повернулся.
– Вам не стоит быть на виду, – повторил он Гэндлу.
Ларри с трудом отвел глаза от огромного вяза, кивнул и пошел к фургону.
Я натянул черные джинсы. Объем их талии по ширине не уступал колесу самосвала. Я обмотал все лишнее вокруг себя и, как смог, затянул ремнем. Черная футболка с эмблемой бейсбольной команды «Уайт сокс» болталась на мне, словно платьице. У черной же бейсболки с непонятным логотипом кто-то уже согнул козырек так, чтобы он закрывал лицо. Еще Тириз выдал мне темные очки, как у Брутуса.
Когда я вышел из ванной, он чуть не расхохотался.
– Неплохо выглядите, док.
– Я бы даже сказал, щегольски.
Тириз цокнул языком и покачал головой:
– Ох уж эти белые.
Внезапно лицо его стало серьезным, он протянул мне несколько листков бумаги. Взгляд выхватил заголовки «Последняя воля» и «Завещание». Я вопросительно поднял глаза.
– Это то, о чем я собирался с вами потолковать.
– О завещании?
– У меня есть план.
– Какой?
– Я занимаюсь своим бизнесом еще два года и получаю достаточно денег, чтобы увезти Ти Джея из этой дыры. Шестьдесят к сорока, что все получится.
– Что ты имеешь в виду под словом «получится»?
Тириз посмотрел мне в глаза:
– Вы знаете.
Я действительно знал. Он имел в виду, что останется в живых.
– И куда ты собрался?
Тириз протянул открытку. Солнце, море, пальмы. Открытка была изрядно потрепана, видно, ее часто рассматривали.
– Во Флориду, – задумчиво сказал Тириз. – Я знаю это место. Там тихо. У Ти Джея будет бассейн, школа хорошая. И никого, кто стал бы интересоваться, откуда у меня деньги. Понимаете, о чем я?
Я вернул ему открытку.
– Все понятно, кроме одного: я тут при чем?
– Это, – он поднял открытку, – план на тот случай, если выгорят мои шестьдесят процентов. Это, – Тириз помахал завещанием, – если перевесят сорок.