Не говори никому - Страница 27

Шагая вниз по Десятой авеню по направлению к парковке, я пробовал заставить себя думать об этих фотографиях, как о свидетельствах автомобильной аварии. Не вышло. Вспомнилось, насколько беззаботно жена отзывалась о том происшествии. Ну стукнулись, ну разъехались. С кем не бывает? Когда я пытался вытянуть из нее хоть какие-нибудь подробности, Элизабет просто переводила разговор на другое.

А теперь все оказалось выдумкой.

Я мог бы заявить, что Элизабет никогда меня не обманывала, но в свете последних открытий это прозвучало бы глупо. Скажем так: это была первая ложь, о которой я узнал. Видимо, мы оба имели свои секреты.

Недалеко от парковки мне встретилось нечто странное. Или, вернее сказать, некто странный. Там на углу переминался с ноги на ногу человек в дубленке.

Он смотрел прямо на меня.

Человек казался ужасно знакомым. Нет, не моим личным знакомым, а кем-то, кто уже попадался на глаза, причем не далее, как сегодня утром. Где я мог его видеть? Дежа-вю?

Перебрав в памяти утренние события, вспомнил, что тип в дубленке встретился мне часов около восьми на заправке, куда я заскочил выпить чашечку кофе.

Или это был не он?

Нет, конечно, не он! Я отвел глаза и поспешил на стоянку. Служитель по имени Карло – во всяком случае, так гласил его значок – смотрел телевизор, поглощая сандвич, и прошло полминуты, прежде чем он соизволил обратить на меня внимание. Нехотя отряхнув крошки с рукава, Карло пробил парковочный талон, взял деньги и выдал мне ключ от машины.

Когда я вышел из будки служителя, незнакомец все еще торчал на своем месте.

Идя к машине, я изо всех сил старался не коситься на него, но, выехав на Десятую авеню, подозрительно уставился в зеркало заднего вида.

Тип в дубленке даже не глядел в мою сторону. Я следил за ним, пока не свернул за угол. Он ни разу не обернулся. Паранойя. Я становлюсь параноиком.

Почему же Элизабет лгала мне?

Ничего не идет на ум.

До прихода нового сообщения оставалось еще три часа. Целых три часа. Нужно было как-то отвлечься. Мысль о том, что сейчас происходит на другом конце Всемирной паутины, там, где сидит мой анонимный отправитель, сводила с ума.

Вообще-то я знал, что следует делать. Просто оттягивал неизбежное.

* * *

Вернувшись домой, я обнаружил деда в инвалидном кресле, совершенно одного. Телевизор был выключен, сиделка о чем-то по-русски трещала по телефону. Она явно не собиралась перерабатывать. Придется позвонить в агентство и попросить о замене.

Рот деда был в яичных крошках, я достал платок и аккуратно вытер ему губы. Наши глаза встретились, но его взгляд блуждал где-то очень далеко, за моей спиной. И вновь мне вспомнилось лето на озере. Дедушка часто развлекал нас, изображая похудевшего человека, номер назывался «До и после». Он вставал в профиль, надувал живот до невероятных размеров и выкрикивал: «До!» Потом втягивал живот, так что тот прилипал к ребрам, и вопил: «После!» Это было очень смешно, отец хохотал до слез. У него был самый заразительный смех из всех когда-либо слышанных мною, как будто смеялось все тело. Раньше я тоже так хохотал. А после папиной смерти разучился. Мой смех умер вместе с ним, словно неприлично было смеяться отцовским смехом, когда его самого уже нет в живых.

Видимо, услышав мои шаги, сиделка бросила телефонную трубку и влетела в гостиную с угодливой улыбкой, которую я, однако, предпочел не заметить.

Дверь в подвал. Я все еще оттягивал неизбежное.

Пора.

– Останьтесь с ним, – приказал я сиделке.

Она кивнула и уселась рядом с дедом.

Во времена, когда возводился дом, никому и в голову не приходило обустраивать подвалы, и он являл собой жалкое зрелище. Ковер, некогда коричневый, отсырел и полинял. Фальшивые белые кирпичи, сделанные из какого-то синтетического сплава, были грубо прилеплены к битумным стенам. Некоторые отвалились совсем, другие еле держались. Все это напоминало полуразрушенные колонны Акрополя.

Посреди помещения возвышались остатки стола для пинг-понга: зеленое сукно выцвело до салатового цвета, порванная сетка напоминала обломки баррикад после штурма, струйки воды стекали по разломанным ножкам.

На столе высилась груда покрытых плесенью картонных коробок, другие громоздились в углу. Там же, в ящиках от гардероба, хранилась старая одежда всех членов семьи. Всех, кроме Элизабет. Шона и Линда освободили меня от этой проблемы, за что я был им очень благодарен. Но в коробках остались принадлежащие жене мелочи. Я не смог ни выбросить их, ни раздать другим людям. Почему? Некоторые вещи как мечты, мы прячем их подальше и все-таки никогда не расстаемся ними до конца.

Я не знал точно, где хранится то, что ищу. Роясь в фотографиях, я снова отводил взгляд. С годами это вошло в привычку, хотя чем больше проходило лет, тем меньше ранили старые снимки. Глядя на позеленевшие кусочки бумаги, где мы с Элизабет стояли вдвоем, я не мог отделаться от мысли, будто вижу каких-то незнакомцев.

На редкость неприятное чувство.

Пальцы наткнулись на что-то мягкое, фланелевое и выдернули из коробки номер университетской теннисной команды. Когда-то он красовался на форме Элизабет. С грустной улыбкой я припомнил загорелые ноги и длинную косу, скакавшую на спине в такт прыжкам ее обладательницы. На корте Элизабет была сама сосредоточенность. Именно так она добивалась успеха. У нее был хороший удар и неплохие подачи, но побеждала она благодаря своей невероятной собранности.

Я вернул номер на место и продолжил поиски. То, что я искал, оказалось на самом дне коробки.